СКРИПАЧ

Этот рассказ о жизни, о судьбе и об ошибках, которые мы так легко совершаем, но так трудно их осознаём, в них раскаиваемся и их исправляем. Пути Господни неисповедимы: мы не знаем всего устроения замысла Бога, но верим, что всё происходит неспроста и нам во благо.

Максим никогда не задумывался о том, что он родился, как говорится, «с серебряной ложкой во рту». Просто так, в подарок, ему достались приличный счёт в банке, открытый его отцом и матерью вскоре после его рождения, новая квартира в престижном районе и новенькая «Ауди», на которой он отъездил на занятия в консерваторию все пять лет обучения, сумев, как люди говорят, не «втяпаться» ни в одну аварию.

Жизнь Макса складывалась даже слишком хорошо, чтобы куда-то там «втяпываться». Прекрасные родители, хорошие приятели, много репетиций, частые концерты. Максим был скрипачом, и скрипка была его единственной любовью. Он боготворил сцену, где растворялся в звуках своей прекрасной скрипки, ему льстило внимание зрителей, внимавших его музыке, затаив дыхание, он посмеивался над тихой завистью других музыкантов. Оркестр был большим, но первая скрипка в нём была одна, и только ей дирижёр пожимал руку перед концертом. 

*

Проходили недели и месяцы, повели свой счёт годы. Менялись города, залы и музыканты, с которыми Максим выступал, росли гонорары. Но в душе разрасталась неизвестно откуда взявшаяся странная, какая-то липкая пустота. Всякий раз, когда Максим возвращался домой после концертного тура, он чувствовал, что пустоты в душе стало ещё больше. Дома его никто не ждал. Он давно перестал звонить отцу, на похороны матери не приехал – был на гастролях в Японии, отношения с приятелями сошли на нет. 

– Я так выкладываюсь на сцене, – говорил он своему единственному оставшемуся другу Николаю, – что после концертов никого не могу видеть неделями. А не стану выкладываться, хоть немного «выпаду» из этой концертной гонки, меня тут же все забудут. И что я тогда стану делать? 

– Жить, Максим, просто жить, – спокойно отвечал Николай. Он жалел Макса, потому что понимал: за отчуждением и страхом скрывается серьёзная проблема. Коля, или Николай Эдуардович, был психологом.

– Но, если ты такой хороший психолог, скажи мне, как, как мне жить без работы? – горячился Максим. – Я понимаю, что стал заложником собственного таланта, но я не могу отказать директору. Опять же, ты знаешь, как я люблю музыку! Прикинь, я, скрипач, даже на корпоративы стал выезжать – боюсь остаться не у дел. Как я без работы? Конечно, хорошо было бы жену завести, детишек родить… Но порядочных женщин нет, опять же, туры эти, репетиции!

Макс нервничал, говорил всё быстрее и быстрее. Понимая, что близок к срыву, он схватил со стола свой стакан с виски, отхлебнул приличный глоток и откинулся на спинку кресла. 

– Макс, ты преувеличиваешь. Да, ты заложник обстоятельств. Это факт. Ты очень много работаешь и мало отдыхаешь. Твой ритм жизнь похож на аритмию сердечника. Но чего же ты хочешь?! Когда ты высыпался? Где был в последний раз, кроме концертов и своих корпоративов? Когда, прости, конечно, хоть недельку не пил? 

– Так я что, по-твоему, не трудоголик, а банальный алкоголик? – всё-таки сорвался на крик Максим. – Да я пашу, как лошадь! И отдыхаю там же, на работе! Моя скрипка – мой бог! Ну, может, ты и прав, расслабиться мне помогает виски и… 

Макс резко замолчал, боясь, что сболтнёт ещё и о своём новом увлечении – о казино. Новое «хобби» подогревало в нём кураж и приносило небольшой доход, но куда чаще Макс проигрывал и влезал в долги. И уже скорее для того, чтобы рассчитаться с ними, чем из любви к искусству, он хватался за любую халтурку. Но Максим страшно боялся признаться в этом другу: слыть больным своим талантом и одержимым работой нравилось ему куда больше. 

– Можешь не слишком стараться скрывать от меня свои новые пристрастия, – Николай подпёр рукой подбородок. – Я же психолог, забыл, что ли? У тебя зависимость, ты болен, а вылечить это очень трудно. Ведь больным ты себя не считаешь, ты совершаешь ошибки и не собираешься их исправлять…

– Хватит читать мне нотации! – снова закричал Максим. – Убирайся! Убирайся, чтобы я тебя больше никогда не видел! 

*

Николай шёл по улице, пиная ногами комья слипшегося снега. Он не справился, не сумел выполнить последнюю просьбу мамы Максима, Тамары Филипповны, не бросать Максима в беде. 

Тамара Филипповна умерла не столько от болезней, сколько от сердечных переживаний за своего безпутного мальчика. До последнего вздоха она надеялась, что Максим возьмётся за ум, исправится, позвонит ей и папе, ведь родители так много ему дали. Она ждала, что сын наградит их внуками, но счастье всё не наступало и не наступало.

Мать не принимала очевидного – она ошиблась. Зря она дала сыну сразу то, что ему нужно было получать постепенно, зарабатывая систематическим трудом. Она сама избаловала его изобилием и немедленным выполнением всех его просьб и требований. Она сама сделала сына духовным калекой.

*

После ухода Николая Максим долго не унимался. Он пил, проклинал Николая, своего более успешного в личной жизни друга, и снова пил. Хватался за скрипку, что-то порывисто наигрывал, импровизируя, бил смычком по напряжённым струнам… А потом распахнул настежь тяжёлую балконную дверь.

Совершенно пьяный, Максим, чтобы не упасть, ухватился за косяк балконной двери левой рукой. Той самой, пальцы которой с огромным знанием дела, с невероятным талантом, удивительно точно зажимали струны скрипки на нужных ладах, извлекая из инструмента потрясающей глубины и проникновенности звуки. Внезапный порыв сильного ветра захлопнул окно. Убрать руку Максим не успел.

*

Скрипач без трёх пальцев – мизинца, безымянного и среднего. Мизинец отрубила тяжёлая дверь, превратившая два других пальца в страшное кровавое месиво. Врачи собрали пальцы по кусочкам, но даже самые смелые прогнозы эскулапов не предполагали полного восстановления былой подвижности руки… 

Прошло полгода. Обычный летний вечер тихо превращался в ночь, в незашторенных окнах мелькали последние лучи заходящего солнца. Максим, уже немного адаптировавшийся к болям и свыкнувшийся с мыслью, что ему никогда больше не придётся играть на сцене, сидел в большом домашнем кресле и смотрел на телефон. Осторожно, страшась задеть левую руку, пальцами правой он неспешно набирал восемь почти позабытых цифр.

– Папа? Здравствуй. Это я, папа. Твой сын…

Татьяна Миезе, город Могилёв (Республика Беларусь), специально для «Доброго слова»